Бытие и небытие

Однако это ответственность особого рода. Действительно, мне могут возразить, что, но это наивный способ подчеркивать нашу . На самом деле, я отвечаю за все, за исключением самой моей ответственности, так я не являюсь основанием моего бытия. Все происходит так, как если бы меня принуждали быть ответственным. Я заброшен в мир, но не в том смысле, что я пребываю во враждебном мире пассивным и оставленным, как плавающая на воде доска, но, напротив, в том смысле, что я оказываюсь внезапно совершенно один и без всякой помощи, вовлеченный в мир, за который я целиком несу ответственность не в силах оторваться, хотя бы на мгновение, от этой ответственности, так как я отвечаю даже за самое мое желание бежать от ответственности. Сделаться пассивным в мире, отказаться воздействовать на вещи и на других это значит все еще выбирать себя, и самоубийство есть тоже способ наряду с другими бытьвмире. Тем не менее я признаю свою абсолютную ответственность в том, что моя фактичность, в этом случае факт моего рождения, непосредственно, неуловимо и недостижимо никогда не является мне как таковой, а всегда через проективную реконструкцию моего бытия; мне стыдно быть рожденным, или меня это удивляет, или радует, или же я пытаюсь избавиться от жизни, утверждая, что я живу и переношу эту жизнь как скверную. Сам этот выбор полностью пронизан фактичностью, потому что я не могу не выбирать; но эта фактичность, в свою очередь, может обнаружиться лишь постольку, поскольку я ее преодолеваю ради своих целей. Таким образом, фактичность есть повсюду, но она неуловима; я всегда встречаю только мою ответственность, вот почему я не могу спросить, проклинать день моего рождения или заявить, что я не просил меня рождать, ведь эти раз безусловно личные отношения (примечание переводчика) к моему рождению, т. е. к тому факту, что я реализую присутствие в мире, есть не что иное, как именно способы взять на себя ответственность за это рождение и сделать его моим; здесь я еще раз встречаю самого себя и свои проекты, так что в результате моя заброшенность, т. е. моя фактичность, просто состоит в том, что я приговорен быть полностью ответственным за самого себя. Я есть бытие, которое есть такое бытие, бытие которого под вопросом в своем бытии. И это моего бытия как бы присутствует и неуловимо.

В этих условиях, поскольку всякое событие мира может раскрыться передо мною только как случай используемый, упускаемый, оставленный без внимания случай и т. п. или больше того, поскольку все, что происходит со мной, может рассматриваться как шанс, т. е. может нам являться как средство реализации того бытия, которое под вопросом в нашем бытии, поскольку другие как трансцендируемые трансценденции также есть только случаи или мир в целом как на заселенный людьми мир. Итак бытие постигает себя в тревоге, т. е. как бытие, которое не определенно является основанием (см. источник) ни своего бытия, ни бытия другого, ни бытия, образующих мир, но которое вынужденно может быть принимать решения относительно смыла бытия как для самого себя, так и за свое окружение. Тот, кто реализует в тревоге свое условие бытия, кто брошен в ответственность, которая оборачивается для него самого и распростаняется вплоть до самой его заброшенности, у того больше нет ни может быть угрызений совести (источник не указан) , ни сожалений, ни оправданий; он тогда не что иное, как свобода, которая совершенно открывается самой себе и бытие решительно которой состоит в самом этом открытии. Но как отмечалось в начале этого произведения, мы чаще всего от тревоги бежим в нечистую совесть.

Источник