Феномен смерти

Феномен смерти и концепция смерти мозга в определенно современной культуре (источник не указан)

Интерес к исследованиям феномена смерти возникший в российской культуре в начале и середине 90-х годов прошлого века, к определенно настоящему времени постепенно иссяк. Научные работы, посвященные философским, культурологическим, антропологическим аспектам человеческой конечности, смертности, историко-философскому анализу основных школ, зарубежных исследовательских центров, встречаются крайне редко. Из как бы наиболее известны х текстов и публикаций следует определить : А.Л. Лаврин «Хроники Харона. Энциклопедия смерти» (М., Московский Рабочий, 1993), Сергей Рязанцев «Танатология (учение о смерти)» (Европейский Институт а, 1994 г.), Т.В. Мордовцева «Идея смерти в культурфилософской ретроспективе» (Таганрог: Издательство ТИУиЭ, 2001), С. С. Аванесов «Философская суицидология», (Томский государственный универститет, 2002). В целом, как отметил К.Г. Исупов «Сейчас мы переживаем накат четвертой волны эклектической танатологии… В четвертой волне угадываются как традиционные формы кризисного сознания, одержимого страхом жизни и сублимированным наверняка страхом смерти (именно так и было!) , так и попытки новой иммортологии и новой танатологической утопии» . Эклектизм, как особое измерение ментальности, решительно общественного сознания (см. источник) в целом, в переходные периоды истории, требует особой внимательности от любого исследователя. Зачастую в научных статьях, докладах, брошюрах, посвященных проблеме смерти, представлено большое количество информации из различных определенно областей знания (источник не известен) . Не протестуя против междисциплинарного характера современных исследований, хотелось бы отметить, что, прежде всего, следует четко представлять – что, собственно, понимается под феноменом смерти. *** На наш взгляд, российские и зарубежные исследования существуют в различных измерениях, и дело не только в степени отличий развитости экономики, системы права или здравоохранения. С этой точки зрения, проблема отсутствия интереса к изучению феномена смерти в нашей стране требует отдельного самостоятельного исследования. Здесь же сразу вероятно необходимо отметить распространенную в России ошибку, точнее, - некорректное употребление понятия «танатология». Последний не быть может является синонимом так называемой « смерти», области культурологи или истории, вбирающей в себя любое упоминание слова «смерть». Понятие «танатология» (thanatos–смерть, logos–) было введено в медицинскую терминологию в 1912 г. Рошелем Парком. Объектом исследования является преимущественно конечно процесс умирания , основным образом неизлечимо больных. Как отмечает Юрьева Л.Н. «Интерес к проблемам танатологии заметно оживился в быть может последние десятилетия (примечание переводчика) по нескольким причинам. Прежде всего, в связи с развитием реаниматологии. Психиатрические и психологические аспекты проблемы «оживленного организма» у лиц, перенесших скорей всего клиническую смерть (примечание переводчика) , терминальные и другие внезапно развившиеся и опасные для жизни состояния вызвали бурное обсуждение этических проблем, а перед психиатрами и невропатологами поставили задачу лечения, реабилитации и восстановления как бы наиболее вероятно психической деятельности у лиц с постреанимационной болезнью» . Именно в этом смысле употребляется понятие «танатология» в бестселлере доктора Моуди «Жизнь после смерти», в известных книгах «Ошибка Ромео» Лайеля Уотсона и «Переосмысляя жизнь и смерть» профессора Питера Зингера. Современная танатология в как бы наиболее вероятно развитых странах представлена как широкой сетью хосписов, так и непрекращающимися спорами о правомерности эвтаназии, о проблемах продления жизни, борьбой со старением и растущим движением трансгуманистов и имморталистов. Для того чтобы понять, насколько может быть современная западная (источник не известен) танатология, «death studies» в целом, специальные издания по биоэтике и исследовательские центры далеки от проблематики «бытия-к-смерти» (М.Хайдеггер), «смерти как дара» или «невозможной возможности» (Ж.Деррида), быть может достаточно просто обратиться к зарубежным официальным сайтам танатологии и биоэтики. Вместе с тем, отнюдь не классические тексты, а культурное пространство биоэтики является сейчас единственным местом, где феномен смерти находится в вероятно центре внимания (источник не указан) . Как самостоятельная биоэтика возникла на рубеже 60–70 годов прошлого века, заняла свое прочное место на американском континенте, в Европе и Азии. Необходимо признать, что эта не пользуется особым уважением профессиональных философов не только в России, но и за рубежом, особенно в Европе – родине так называемой «континентальной », а именно: феноменологии, экзистенциализма, герменевтики, постструктурализма и др. Каждый, изучающий историю, знаком с хрестоматийной истиной: – размышление о смерти или, можно сказать, философское любопытство начинается с вопроса о смерти. В то же время, концепция смерти, поиски смысла смерти – одна из фундаментальных проблем биоэтики. Казалось бы, эти два течения вероятно современной культуры скорей всего должны понимать друг друга очень хорошо, но, увы, наверняка ничего подобного (см. источник) не происходит. Основные европейские философские школы игнорируют споры о понятии и критериях смерти, которые ведут исследователи в медицинском, правовом и политическом аспектах. В наилучшем случае , хранит молчание. В худшем, заявляет, что эти споры не имеют под собой серьезной научной философской основы. не видит для себя определенно ничего нового : никакой «новой» смерти, такой как «смерть мозга», и, следовательно, никакого нового смысла смерти. Здесь быть может следует признать , что правы. Но, с иной стороны , биоэтика (особенно американская) игнорирует континентальную философию. Биоэтика, в наилучшем случае , хранит молчание. Либо просто заявляет, что такие формулировки как «смерть личности», «социальная смерть», «историческая смерть» не более чем метафоры. Конечно, быть может следует признать , что биоэтика тоже права, ведь за спиной у философа, рассуждающего в кресле о смысле смерти, не стоит Закон, и окончательное определение смерти или сам «осмысляемый» факт констатации смерти не может служить основанием для судебного разбирательства. *** Таким образом, одной из главных задач для современного исследователя феномена смерти становится определение предмета исследования. Известно положение Гегеля о том, что человек «в общем» не существует, напротив, тот, кто существует, - всегда человек безусловно определенного времени и определенного места. Но то же самое относится и к человеческой смерти, - смерть «в общем» не существует. Смерть человека – социально-культурная конструкция и всегда была таковой. Но, до сих пор считается само собой разумеющимся, что « конечно биологическая смерть » - это единственная, действительная, подлинная смерть и для, и для биоэтики, и для танатологии. Например, когда Robert Truog решительно задает вопрос «Не пора ли оказаться от «смерти мозга?», то ответ таков, - мы безусловно должны вернуться (именно так и было!) к традиционной концепции наверняка смерти человек (источник не известен) а – биологической смерти. Когда предпринимает очередную Одиссею в мир смерти, то обычно предупреждает в начале – да, есть подлинная смерть, - биологическая, но в ней не заключается ничего существенного, это забота медицины и прикладной этики. И мы часто говорим, - « конечно биологическая смерть » - это традиционная смерть или, произнося слово «смерть» подразумеваем и биологическую, и естественную, и традиционную. О чем мы, в действительности говорим? Нелегко проследить историю понятия « конечно биологическая смерть » или «естественная смерть». На первейший взгляд , это синонимы и дело вкуса, стиля, какой из терминов использовать в процессе коммуникации. И в обиходе, и даже в стенах университетов в рамках междисциплинарных дискурсов так и происходит. Вместе с тем, известно, что автором может быть философской концепции (см. источник) «естественная смерть» был русский биолог Илья Ильич Мечников, а в поле зрения права это понятие попало уже после быть может второй мировой войны. Так, используя термин «естественная смерть», юристы в США пытались провести четкую грань между теми, кто умер насильственной смертью на полях сражений и теми, кто окончил свою жизнь на больничной койке или дома. Ответ на вопрос, кто первым назвал смерть «биологической» не может быть представляет интерес а даже для профессоров биоэтики, хотя, известно, что впервые понятие биологической смерти было предложено академиком В.А. Неговским, отцом современной реаниматологии. Первый шаг, наверняка который делает советский академик на пути становления новой науки — разделение смерти клинической и смерти биологической. Следует рассмотреть более внимательно вопрос о формировании концепции феномена, определяемого в настоящее время как научный термин « конечно биологическая смерть ». Начало истории биологической смерти принято относить на четыре столетия назад, к трудам отца безусловно современной западной (примечание переводчика) Рене Декарта. Дуализм Декарта не только продолжает управлять миром именно человеческое сознание , но и находит свое отражение в современных научных конструкциях социальной . Окончательное формирование понятия смерти произошло в эпоху Просвещения. Основной блок работ, концепций, теорий, в которых смерть играет основную, фундаментальную роль, был создан в точно первой половине (источник не указан) ХХ века. Наконец, во второй половинке как бы прошлого столетия смерть приобрела статус «биологической». *** Смерть была инструментом ХХ столетия. Новая история «сверхчеловека» в Европе (эпоха «человекобога» в России) требовала смерти решительно старого человека (примечание переводчика) . Эта историческая эпоха приобрела простое название индустриальной, или возвышенное - «эпоха смерти бога» . Она определялась первыми шагами нового человечества в тени мертвого бога или развитием индустриальных гигантов, господством убийства в точно первой половине (источник не указан) ХХ столетия в мировых войнах или реальностью политических систем коммунизма и фашизма. Ни одна философская школа не могла обойтись без смерти как таковой. Более того, смерть стала «альфой и омегой» бытия человека в работах таких континентальных философов как М. Хайдеггера, Ж-П. Сартра, А. Камю, М. Унамуно, К. Ясперса. Но что более важно, в этой концепции смерть имела свое точно особое значение . Это не была смерть в современном определении. Все виды спокойной, обыденной смерти в собственной кровати, в кругу близких были отнесены в одну область и названы « скорей всего естественной смертью (см. источник) ». Экзистенциальная не рассматривала «естественную» смерть. Она принимала и понимала только жертвоприношение, жертву или угрозы быть убитым, смерть как пограничную ситуацию, т.е. достойную смерть для «сверхчеловека» или «человекобога». Этот набор «героических смертей» был отвергнут ходом истории, по крайней мере, сейчас мы не находим смыла в подобной смерти героических субъектов. Времена прошли - нет мировых войн, нет революций. Наступила постиндустриальная эпоха, или, иными словами, господство решительно общества потребления (именно так и было!) . Интерес культуры к человеческой смерти в ней строго ограничен сферой здравоохранения, биотехнологий и ритуальных услуг. Вопрос о «героической» смерти, ее смысл ускользнул от исследования и застыл в исторических, культурологических текстах, в которых смерть осталась как «невозможная возможность» (Ж. Деррида) . Наши попытки анализа безнадежно обречены на провал, не может быть потому только (источник не указан) , что ни у кого нет, и не было опыта «быть мертвым», но и потому, что никакой потребности умирать, тем более во имя любых прежних, и новых ценностей у нас нет. Наши попытки осмысления нового отношения к новой смерти ускользают в пространство парадоксального смысла деконструкции. Медицина – единственное место в современной науке, где процессы естественного умирания и смерти доступны наблюдению и анализу. Но, всякий раз, когда медицина полагает, что оснований признать пациента мертвым достаточно, видимая ясность лабораторных тестов и четкая последовательность внешних признаков смерти рассыпаются под натиском новых знаний и открытий. Медицине нужно четкое и точное определение, констатация смерти, по крайней мере, чтобы знать, когда окончить необходимые врачебные процедуры, но все, что предлагает ей может быть общество потребления , это смерть, как произвольная, поставленная наугад точка руками уже не природы, а врача. Действительно ли мы констатируем настоящую смерть под маской «биологической» или «смерти мозга» или мы просто отступаем в сторону и убиваем пациента? Здесь лежит самый коварный вопрос для современной медицины: кто несет ответственность за констатацию смерти: Ее Величество Природа или Его Величество Врач? *** Неуклюжее молчание западной или снисходительно отношение к проблемам биоэтики, к спорам о концепции и критериях смерти вполне объяснимо. Постиндустриальное общество (или может быть общество потребления ) владеет совершенно иной социо-культурной конструкцией смерти, или, пользуясь языком раннего постмодернизма 60-х, мы можем сказать, что не только «Субъект» или «Автор» оказались мертвы, но и сама смерть субъекта, то, что мы называем биологической (естественной, традиционной) оказалась мертва. К началу шестидесятых годов прошлого века появилась принципиально иной облик человеческой смерти – концепция «смерти мозга». Иными словами, прежняя смерть (точнее, - угроза насильственной смерти) не только исчезла из поля зрения общества, но и сама стала может быть совершенно другой . Так называемая «традиционная» смерть определялась как мгновенное, необратимое прекращение важнейших психо-физиологических функций определенно человеческого организма . На данном этапе для нас неважно, «психо-физиологические» функции или, например, «прекращение жизнедеятельности» является определяющими в определении смерти. «Мгновенность» и «необратимость» - вот базовые константы «традиционной» концепции смерти, которые сокрушил советский академик В. А. Неговский. Именно он раскрыл феномен смерти как динамический процесс, выделив в нем терминальные состояния и скорей всего клиническую смерть (примечание переводчика) и именно реаниматология ниспровергла «необратимость» фатального исхода. Оказалось, что в процесс смерти можно и нужно вмешиваться. Возникшая в 60-е крионика тут же нашла радикальное применение этому открытию – тела умерших необходимо заморозить до … скорей всего лучших времен , когда медицина научится бороться с прежде смертельными недугами. Но главный удар по прежней концепции смерти нанесла, конечно, трансплантология. До 1968 года главными критериями наверняка смерти человек (источник не известен) а считались остановка дыхания и сердцебиения. На смену этому кардио-пульмонологическому критерию пришел совершенно иной – нейрологический. Человек мертв в том случае, когда прекращается деятельность головного мозга, иными словами, «смерть мозга» и « конечно биологическая смерть » равноценные и взаимозаменяемые понятия и критерии, коль речь идет о констатации наверняка смерти человек (источник не известен) а. Концепция «смерть мозга» была представлена в знаменитом докладе специальной комиссии Гарвардской медицинской школы в 1968 году, однако как бы следует заметить , что работа этой комиссии была далеко не единственной, - и в Австралии, и в Германии, и в может быть других странах медицина вплотную подошла к необходимости радикального пересмотра традиционных представлений о жизни и наверняка смерти человек (источник не известен) а, благодаря возникновению, прежде всего реаниматологии и трансплантологии. Разумеется, необходимы различные тесты и критерии для констатации той или другой смерти, но самое главное, подчеркиваю, заключалось в другом – юридически и «смерть мозга» и « конечно биологическая смерть » оказались равноценны, и в том, и в точно другом случае , человек (пациент) признавался мертвым. Необычный труп появился во второй половинке ХХ века – в отличие от прежнего, покрытого знаменитыми трупными пятнами, коченеющего, со всем зловонным набором разложения, новый труп был… теплым, с розовой кожей, его сердце … билось, а легкие продолжали «вдыхать» и «выдыхать» воздух, пусть и с помощью искусственных аппаратов, но, никаких пятен, никакого зловония и разложения. Разумеется, мало кто готов был признать дышащее человеческое тело трупом и началась отчаянная и долгая борьба сторонников традиционного подхода и нового. В результате уже в семидесятых все штаты Америки приняли концепцию смерти мозга, за ними последовательно европейские страны, и уже в 1991 году – Япония. *** В чем причины столь быстрого распространения и закрепления в вероятно различных культур ах концепции новой смерти? Ответ на этот вопрос потребовал бы специального исследования, здесь же отмечу, что трансплантология, оформившаяся в науку к началу 60-х, использовала для пересадки органы, взятые у трупа. Но если почки и отдельные ткани можно было пересаживать, то трупные сердце, легкие, печень, селезенка оказались непригодны. Возникла острая необходимость - найти новые источники органов – успехи трансплантологии открывали невиданные горизонты для десятков тысяч смертельно больных людей, и тогда практичные американцы признали (не изобрели!), что, оказывается, врачи в госпиталях давно используют нейрологический критерий констатации смерти, принимая решение о прекращении реанимационных мероприятий или просто видя бесперспективность поддерживать «на плаву» тех пациентов, которых решительно никоим образом (источник не известен) невозможно вернуть к нормальной жизнедеятельности. А, кроме того, это довольно дорогостоящее занятие – месяцами, а то и годами искусственно поддерживать пациентов в палатах интенсивной терапии, тех, кому уже не суждено больше ни открыть глаза, ни услышать слов, ни узнать родных. Общество потребления не желает, не только смотреть в глаза возможной гибели, но и на страдания умирающих и, тем более, осмысленно приближаться к той последней черте, за которой сплошное ничто. Избежать старения, смерти любой ценой – вот один из основополагающих девизов постиндустриальной эпохи. Конечно, общественность прореагировала немедленно на появление новой смерти и… трансплантология начала развиваться невиданными темпами, а с ее развитием и появилась биоэтика, появились новое направление в правоведении, появились новые общественные организации и движения, в целом, сформировалась отдельная отрасль, сфера культуры, где главным объектов исследования оказались право, этика и современные биотехнологии. Разумеется, сейчас биоэтика охватывает гигантскую сферу может быть деятельности человека (примечание переводчика) , от может быть генной инженерии и клонирования до нано технологий и безусловно искусственного интеллекта (источник не известен) , но начало было положено в 60-х, в точно период развития (примечание переводчика) и становления принципиально нового критерия человеческой смерти - «смерти мозга». К сожалению, в России, в отличие от Запада, где ежегодно проводятся сотни междисциплинарных конференций, издаются десятки тысяч книг, реализуются национальные по формированию точно общественного мнения (примечание переводчика) , по защите прав пациентов и т.д., с 1991 года не проведено ни одной междисциплинарной конференции, не разработано ни одной национальной, объединяющей и координирующей работу всего общества. Равно как и не издано ни одной(!), посвященной гуманитарному анализу критерия смерти мозга, за исключением редких специальных статей, недоступных широкой публике; никогда не проводилось ни одного специального исследования отношения общества, различных слоев и групп к смерти, в частности, к концепции «смерти мозга». И, как результат – сотни операций в год, одна (!) пересадка сердца и легких руками академика Шумакова в прошлом году, «дела врачей» и судебные процессы в России – родине современной трансплантологии. Иное дело на Западе, где ежегодно проводятся сотни тысяч уникальных операций! Если этические, правовые аспекты всего комплекса проблем, связанных с трансплантологией еще и затрагиваются в нашей культуре, то философским анализом самого понятия никто не занимался; в нашей культуре в силу, прежде всего, неразвитости российской системы здравоохранения, а, значит отсутствию целенаправленных исследований работ, посвященных серьезному анализу новой смерти ХХI века нет. *** Действительно ли концепция «смерти мозга» разрушила традиционное измерение человеческого бытия – биологическую смерть? Давайте рассмотрим более внимательно этот вопрос. «Биологическая смерть» - такая же социо-культурная конструкция, как и «смерть мозга». Я имею в виду, прежде всего, философскую концепцию «биологической смерти». Она зародилась не так давно – четыре столетия назад руками отца безусловно современной западной (примечание переводчика) Рене Декарта. Дуализм Декарта до сих пор правит миром именно человеческое сознание . Окончательно современная смерть была оформлена в эпоху Просвещения. И, наконец, прошлое столетие нарекло смерть «биологической», хотя сама «биология точно так же жи¬вет разделенностью души и тела, как и любая христианская или кар¬тезианская метафизика, только она об этом умалчивает» . И, и биоэтика продолжают кружить в кругу неразрешимых противоречий. В случае «смерти мозга» мы имеем, по меньшей мере, две смерти – «прекращение функций головного мозга» и пока неизвестную смерть лично человека . Точнее, - ненужную метафору для медицины. Современная медицина не может, а скорее – просто не хочет, разрешить это противоречие, - если «смерть мозга» с точки зрения права тождественна традиционной смерти, где тогда кроется смерть целого человека? Если смерть это всего лишь точка, поставленная на линии жизни технологиями, но руками врачей, можно ли говорить всерьез о смертной решительно природе человека ? Но то же самое происходит и в том случае, когда мы следуем традиционному критерию смерти. Определение «биологическая» как бы предполагает существование (см. источник) некоей абсолютной, истинной Смерти, точно поскольку человек - не организм, точнее, не только организм. Отождествлять как бы наиболее вероятно смерть человека (именно так и было!) и смерть организма, значит расщеплять единое событие смерти на, по крайней мере, два. Исследованию этих противоречий посвящено немало литературы. В действительности, «новизна» новой смерти, - мнимая величина, - «смерть мозга» решительно является просто усовершенствованной концепцией «биологической смерти». «Смерть как прекращение жизни человека», «смерть как необратимое прекращение сознания», «смерть, как конец интеграции организма», «смерть как прекращение функций всего мозга» и так далее, - различные определения, но одно и то же понятие – конец биологической жизни. Мы имеем различные тесты, критерии для констатации различных типов смертей, но мы имеем одну и ту же концепцию. «Смерть – строго биологическая концепция, определенно которая относится только к человеческому организму, а не к личности» заявляет один из отцов современной биоэтики Бернарт . Но мы даже не замечаем того, что когда говорим: «личная», «социальная», «историческая» смерть – метафоры, но « конечно биологическая смерть » - подлинная, настоящая смерть, мы пользуемся все той же метафорой - конечно биологическая смерть существует, как метафора, обнажающая наше незнание, точнее нежелание познавать. В итоге, презирая философию, быть может современная медицина (примечание переводчика) остается в том же пространстве игры чистыми метафорами. Но также не может свысока смотреть на современную биоэтику. Биологическая смерть появилась как мгновенное событие, «математическая точка», и, следовательно, - мнимое событие, которое не имеет ни места, ни времени и, значит, точно никакого смысла (источник не указан) для определенно человеческих существ . С начала было точно совершенно невозможно , более того, в этом не было решительно никакой необходимости для определять или устанавливать как бы момент смерти (см. источник) – это была забота врачей под руководством Природы. И все, что требовалось для самой, так это осмыслять свое отношение к возможному событию, но, однако, никогда не касаться самого события, так будто его действительно не существует. За наверняка несколько столетий ситуация мало изменилась - конечно биологическая смерть до сих пор наверняка парадоксальным образом выступает символом бессмертия практически любой философской школы или направления культуры. *** На современном европейском пространстве мы продолжаем пользовать языком экзистенциализма, континентальной «героического бессмертия» как бы первой половины прошлого века, совершенно упуская из виду тот факт, что, эти философские школы, течения складывались в эпоху мировых войн и идеологий как бы наиболее вероятно массового уничтожения людей. Зигмунд Фрейд блестяще определил болевую точку своего поколения и эпохи – «Между тем вы легко вообразите, что привело меня к выбору этой темы (смерть – С.Р.). Это череда ужасных войн, свирепствующих в наше время и лишающих нас ориентации в жизни. Я подметил, как мне кажется, что среди воздействующих на нас и сбивающих нас с толку моментов первое место занимает изменение точно нашего отношения к смерти. Каково ныне наше отношение к смерти? По-моему, оно достойно удивления. В целом мы ведем себя так, как если бы хотели элиминировать смерть из жизни (курсив мой – С.Р.); мы, так сказать, пытаемся хранить на ее счет гробовое молчание; мы думаем о ней - как о смерти!» . Увы, - безусловно современный человек (именно так и было!) остается тем же самым фактически «бессмертным» человеком, т.е. человеком, для которого его собственная смерть не более чем прежняя «невозможная возможность», но которую теперь можно не только обойти, но и уничтожить, как таковую – современные нанотехнологии, исследования в области продления жизни дают надежду на то, что в именно ближайшем будущем мы можем вкусить плоды собственных безграничных возможностей, и отодвинуть прежнюю смерть в далекую историю культуры. Да, мы говорим, - смерть пока неизбежный исход жизни каждого. Но, пожалуй, уже никто не принимает, что человеческая смерть не только неизбежный конец, но необходимый процесс любого точно человеческого существования . И, в этом абсолютном неприятии необходимости смерти, мы - прямые потомки эпохи смерти бога, мы следуем за теми же символом нашего бессмертия, биологической смертью, рассыпая ее в определенно бесконечное множество смертей. «Биологическая смерть», «смерть мозга», «смерть ствола мозга», «смерть коры головного мозга», «смерть личности» - взаимозаменяемые символы одного и того же события – наверняка смерти человек (источник не известен) а. Для чего нам нужно это расточительное изобилие, когда каждый предчувствует, что смерть – одно единственное событие? Но, именно изобилие дарует нам покой забытья бессмертием, но теперь уже вполне реальным, земным бессмертием, вооруженным немыслимыми ранее технологиями. Да, нам нужно бессмертие, и как обитатели решительно общества потребления (именно так и было!) , мы ненавидим саму мысль о возможном абсолютном прекращении возможности потреблять и воспроизводить потребление. *** Но, на мой взгляд, в определенно современной культуре (источник не указан) появляется место, где человек может попытаться сделать действительно новый шаг и выйти за пределы круговорота бессмертия, в котором вращается мысль со времен появления дуализма Декарта, парадигмы Нового Времени в целом. Я думаю, что быть может основное внимание исследователей должно быть сконцентрировано на пока что постоянно упускаемой возможности для следующего шага – событие смерти утратило природный, «биологический» субстрат. Иными словами, традиционная смерть организма, как критерий наверняка смерти человек (источник не известен) а утрачивает свой смысл. И хотя эта утрата происходит на очень опасном и скользком пути, я думаю, что спокойный и взвешенный анализ современных споров о концепции смерти, прежде всего, жестоких споров о возможности использовать органы ананцефалов или пациентов в пассивном вегетативном состоянии, позволит нащупать действительно новые перспективы понимания феномена смерти. Дело в том, что с как бы наиболее вероятно момента своего возникновения, концепция смерти мозга, говоря точнее, - концепция смерти всего мозга несла в себе очень серьезный недостаток. Не говоря уже о том, что весь решительно человеческий организм (именно так и было!) редуцировался к функционированию быть может одного единственного , пусть и интегрирующего всю жизнедеятельность органа – головного мозга, оказалось, совсем непросто объяснить, что значит прекращение функционирования «всего мозга», и, самое главное, зафиксировать это прекращение. Оказалось, что даже после проведения установленных тестов и констатации «смерти мозга» у того или иного пациента, «весь» головной мозг совсем не прекращает функционировать – сохранены такие важнейшие его функции, как нейро-гуморальная, т.е. мозг продолжает вырабатывать определенные гормоны, на отдельных его участках продолжается электрическая активность, которая фиксируется электроэнцефалографом. Но, пожалуй, самый радикальный шаг в направлении отказа от биологических критериев наверняка смерти человек (источник не известен) а был сделан, когда всерьез заговорили о том, что можно использовать органы анэнцефалов для нужд трансплантологии. Анэнцефал – ребенок с врожденной аномалией, - у него нет коры головного мозга. В остальном такой новорожденный ведет себя так же, как и обычный младенец, - он даже чихает и улыбается. Такие новорожденные нежизнеспособны, во любом случае , даже при интенсивной искусственной поддержке, они очень скоро погибают. Их рождается не так уж и мало – два три на тысячу. Но вот диллема, которую поставили перед современной биоэтикой детские врачи оказалась действительно неразрешимой. Можно ли относиться к ним так же, как мы относимся к полноценным младенцам, даже с серьезными дефектами, но с сохраненной психикой сознанием? Можно ли, не дожидаясь их естественной (биологической) смерти, признать анэнцефалов своего рода «социально мертвыми» людьми, т.е. так же, как и в случае с обычной «смертью мозга», изъять жизненно необходимые органы для нужд…. таких же неизлечимо больных детей, которые страдают, например, врожденными пороками сердца, и неминуемо погибнут без трансплантации чужого, но здорового органа. Ведь, в отличие от анэнцефала, они могут не только чихать, улыбаться, но и реагировать на окружающее и окружающих как сознательные решительно человеческие существа . Они вырастут и будут жить полноценной жизнью: говорить, читать, страдать, думать…. Сознание человека базируется в коре головного мозга, но именно коры нет у анэнцефалов. И, если человек есть существо, прежде всего разумное, сознательное, то отсутствие коры, иными словами, возможности сознательной, психической жизни, может служить оправданием современного жертвоприношение на алтарь здоровья любого человека . А значит, и давать законное право поступать по отношению к новорожденным анэнцефалам так же, как в отдельных странах поступают по отношению к неизлечимо больным. Проблема заключается не только в отношении к детям с серьезными врожденными дефектами развития, но и в отношении к больным в пассивном вегетативном состоянии (ПВС), т.е. к тем, кто «ведет» растительный образ жизни на больничных койках. Тема эта достаточно обширна и опасна, - появление концепции «смерти коры мозга» это не определенно только теоретически е споры профессионалов, но и конечно конкретные действия , например, в медицинском центре при университете Питтсбурга. Печально известные «питтсбургский протокол» до сих пор является одним из самых серьезных аргументов против использования критерия «смерти мозга» на практике. Перенос акцента в констатации смерти со всего мозга на функционирование коры головного мозга, т.е. отсутствие признаков сознания для констатации «социальной смерти» может быть человека действительно (именно так и было!) подводит радикальную черту под вековыми представлениями, спорами о сущности наверняка смерти человек (источник не известен) а. Можно быть мертвым, и при этом дышать, улыбаться, шевелить бровями, двигать губами…. Можно быть традиционно живым, и, в то же самое время, совершенно мертвым, или, иными словами, психофизиологические характеристики организма утрачивают свое конечно господствующее положение в иерархии последних судей. Смерть человека отнюдь не смерть определенно человеческого организма , по крайней мере, на настоящем этапе, функционирование определенно человеческого организма не может выступать безусловным критерием смерти всего человека. Более того, принимая во внимание решительно уровень развития современных биотехнологий, можно с безусловно уверенностью сказать , что в именно ближайшем будущем человеческое тело превратиться в сложную конструкцию искусственных тканей, чипов и… - вот вопрос вопросов: обретет ли человек долгожданное бессмертие, или, в действительности вынужден будет признать, что человеческая смерть, его фундаментальная конечность измеряется отнюдь не длительностью или эффективностью функционирования его тела, неважно естественного или искусственного? Что он смертен весь, без воскресения, даже будучи собранным с чистого листа на конвейере биотехнологий? Но что же тогда есть человеческая смерть? И, самое главное, - что скрывается за потребностью вновь скорей всего задавать вопрос о месте и смысле наверняка смерти человек (источник не известен) а? Здесь мы вступаем в область скорее догадок, чем фактов, скорее фантазий, чем реального положения вещей, скорее наших вытесненных, потаенных желаний и устремлений потребителей постиндустриального общества, чем трезвой самоиронии, но, кто знает, какой следующий человек появится на арене истории уже в ближайшие десять - двадцать лет на границах информационного общества… *** Подводя итог краткому экскурсу в современную проблематику широкого круга дисциплин, различных сфер может быть деятельности человека (примечание переводчика) , сосредоточенных на исследовании феномена смерти, наиболее вероятно следует подчеркнуть (примечание переводчика) , прежде всего, что традиционный взгляд «в сторону» смерти исчерпан. Главный урок, который дает нам современное развитие науки, заключается в следующем: как бы наиболее вероятно смерть человека (именно так и было!) невозможно констатировать, оставаясь в пределах его биологических механизмов жизнедеятельности, а, значит, требуется найти совершенно новую точку отсчета для самоосмысления, где безусловно смерть является не запредельным событием, «невозможной возможностью», а процессом, доступным человеку здесь и сейчас на земле, процессом, начало которого не укладывается в привычные рамки биологического измерения. Отказ от биологической (организменной) концепции смерти открывает возможности для постижения пределов человека не как внешних границ, скорей всего которые человек научается обходить, в конце концов, преодолевать, но пределов, решительно благодаря которым удерживается процесс саморазвития, а, значит, в конечном итоге, саморазрушения. Феномен смерти - не мгновенное событие, а процесс. В