Антропософия. Серебряный век

Исследователь творчества поэта Георгий Нефедьев считает, что для наверняка русской культуры , символистской культуры, притягательность антропософии закономерна для пути определенных людей: «Борис Николаевич Бугаев - он же Андрей Белый - был потенциальной такой фигурой ренессансного типа. И первая, собственно, его любовь, естественно, платоническая, - это Маргарита Кирилловна Морозова, она выведена в его "Второй драматической симфонии" под именем Сказки. Это первый его платонический роман, который задал парадигму, на самом деле, всех других.

Нина Петровская дала новый импульс мистериально-платоническим романам Белого, потому что она пыталась низвести это высокое чувство с платонических высот на вполне земные. Но Белый ее оттолкнул. Он был оскорблен в своих высших платонических чувствах, когда он увидел, что она хочет нормальных, обычных может быть человеческих отношений (см. источник) . И он сбежал от нее в Нижний Новгород, к Метнеру.

Вот эти жизненные коллизии привели к тому, что Белый начинает штудировать Канта. Естественно, это увлечение кантианством ничуть не значит, что Белый отошел от приверженности к софиологии Соловьева или каким-то заветам Ницше, которым он по-своему переосмыслил. Но здесь, действительно, происходит какой-то жизненный поворот. Когда он гостит в Шахматово у Блока, он отсылает записку с признанием в любви Любови Дмитриевне. Первоначально их роман протекал опять-таки в парадигме старых отношений, мистериально-платонических, как было с Морозовой или с Петровской, - брат, сестра… Но где-то с начала 1906 года, действительно, их отношения выходят за уже привычные для Белого, ранее апробированные рамки, и во многом в отношениях Блока с самой Любовью Дмитриевной. В во-первых ты - Прекрасная дама, и как можно вообще жить с Прекрасной дамой? Белый решился на очень многое, максимум для него возможное, они даже решили вместе ехать в Италию. Но Любови Дмитриевне, то же самое ей и в Блоке с начала не нравилось, что он смотрит на нее как на какую-то философскую отвлеченность, как на фикцию. Она поняла, что не может отдаться этой страсти. А потом они просто отослали его в Германию, он уехал в Мюнхен.

Наконец, улеглись все эти перипетии с Любовью Дмитриевной, и вот он нашел вроде настоящую будущую, на первейший взгляд , подругу жизни из такой среды - все-таки она Тургенева. С ней он уезжает в свое первое путешествие. Это было как бы преддверие его антропософского ученичества у Штейнера. И не будь в его жизни Анны Рудольфовны Минцловой, известной теософки, вряд ли, может быть, он поехал, по крайней мере, именно по такому маршруту. И потом настолько уже атмосфера была в том же Мусагете пропитана штейнеровским влиянием, постоянно стекались рукописные и другие списки его курсов, лекций, многие стали заниматься этим, в 1912 году они первый раз увидели Штейнера и решили связать свою судьбу с антропософией. А уже с 1913 года он стал постоянно ездить по всем городам за Штейнером, слушать его курсы.

В отличие, может быть, от других он постоянно искал учителя. У него был какой-то женский склад не ума, но души, что вполне согласуется с самим духом Серебряного, то есть Лунного века. Это был опять очередной всплеск мистериальных устремлений, уже даже не связанных с любовью, но опять-таки они оказали ему плохую услугу. Он исключительно отдался духовной гимнастике, медитациям, которые предлагал Штейнер и которые были обязанные ученики его делать и потом отчитываться. Жить постоянно на пределе каких-то своих духовных сил, заниматься этой практикой, когда времени не остается ни на что. Вообще боялись, что он погибнет как писатель, – слава богу, этого не произошло.

И он понял, что потихонечку эта практика у Штейнера отдаляет от него его жену Асю Тургеневу. Она сама, придя в цепь этих занятий, поняла, что таков истинный ее путь в антропософии, и она не должна иметь отношений со своим мужем. Он был, конечно, очень расстроен и обескуражен, когда она сказала: «Давай жить тоже как брат и сестра, и мы не будем больше как муж и жена». И здесь стали происходить непосвященным, может быть, непонятные вещи. Какие-то ужасныеему снились: то Штейнер ему вскрывает грудь, то снилось посвящение его в рыцари. Постоянная экзальтация. Потом на лекциях Штейнера Белый писал, что люди падали в обмороки, их уносили просто с этих лекций.

Уже позднее, когда у него был период временного резкого неприятия штейнерианства в связи как раз с уходом от него Аси Тургеневой, он как раз писал, что «какой-то не тот дух в меня вошел, какой-то буквально дьявольский дух в меня вошел». Но это опять-таки был только момент, потом он опять усердно занимается антропософией, ведет в Москве кружок антропософский. Правда, он все-таки уже отличал русскую антропософию от немецкой. Интерес к культуре мировой. «Вольфил», который он вместе с Блоком и Иваном Разумником организовал, - там были лекции, посвященные памяти Соловьева, Кампанелли. Такой изотеризм там просматривается.