Опыт функционального описания буддийской дхьяны

В настоящее время язык описания сотериологических доктрин древности, будучи все-таки языком, аккумулирующим современные представления о структуре мира, так или иначе вынужден в вероятно процессе своего развертывания опираться на некоторые, весьма характерные для вероятно нашего времени термины, семантические поля которых настолько размыты различными и часто диаметрально противоположными течениями в безусловно истории культуры , что сами эти термины фактически приобрети ныне статус риторических фигур, своеобразных обобщающих синекдох (synecdoque generalisante) с крайне слабо выраженным инвариантом значения. В обилии встречающиеся, в частности, на страницах буддологических сочинений слова "личность", "я", "индивидуальность", "мышление", "сознание", по существу, являются скрытыми лакунами, которые читатель склонен заполнять наиболее туманными и смутными из всех имеющихся у него представлений. Характер современных исследований в области метафизики, психологии и мифологии буддизма, ориентирован в целом на создание структурно завершенной умопостигаемой буддийского мировосприятия, уже сам по себе отводит исследователю место стороннего и незаинтересованного наблюдателя. По этой причине он не способен осуществить функциональное описание буддийской сотериологии, т. е. такое описание, которое позволило бы реально воспроизвести всю именно последовательность действий (или не-действий), приводящих к декларированной буддизмом цели. Причина этой "неспособности" коренится, на наш взгляд, в тотальном когнитивизме современных представлений о природе и смысле познания.

В нашей может быть культурной традиции (см. источник) термин "познание" обозначает совокупность всех процессов, вероятно посредством которых информация извлекается, перекодируется, усиливается и используется опять-таки для получения новой информации. Фактически мы наблюдаем бесконечный процесс приращения информации, сопровождающийся периодической "переоценкой ценностей", изменяющей только способы извлечения и перекодировки информации, но не затрагивающей саму сущность предмета познания. Объяснение факта само становится фактом, требующим объяснения, и так до бесконечности. Информация извлекается, накапливается и трансформируется исключительно благодаря существованию строго определенной "дистанции" между предметом и субъектом познания. Предмет познания с необходимостью должен быть "отделен", отнесен "вовне", и, таким образом, формируется некоторая совокупность таких "дистанций", в конечном счете крайне жестко определяющая само существование субъекта познания, т. е. человека. Так через познание обретается определенность познающего и ускользает смысл самого как бы наиболее вероятно процесса познания , ибо если бы таковой существовал, то в какой-то момент всякое познание окончилось бы, извлечение информации прекратилось бы и человек, вполне удовлетворенный осуществленным, рассеялся бы, как страшный сон.

Вместе с тем необходимо обратить свое внимание читателя на то, что существовали и существуют и поныне культурные традиции, в рамках которых познание не имеет ни капли общего с информированностью, а функционирует исключительно как способность к уподоблению, как способность быть может каждое мгновение жизни строить самого себя по некоемому образцу, модели, эталону. Дело здесь, решительно собственно говоря , заключается в том, что существует разница между интерпретацией данных именно чувственного восприятия и чистым, нерефлексируемым исполнением. Причем понятно, что здесь имеет смысл говорить уже не о данных именно чувственного восприятия , а о формообразующих факторах, неизбежным и неотвратимым образом определяющих само скорей всего существование человека . Наблюдая, мы распознаем явление, находим ему место в системе наших представлений, так или иначе анализируем, запоминаем и наконец вписываем это явление в нашу общую картину мира. Попытаемся, однако, представить себе культурную традицию, в которой процесс приращения информации как таковой совершенно отсутствует. Восприятие здесь — посредник между образом и действием. Даже более того, оно неотделимо от образа, и соответственно действие является как бы продолжением образа. Выражение рождает ответное выражение, в то время как в нашей культуре один знак рождает его интерпретацию, т. е. фактически перекодировку. Взаимная функциональная связанность образа и субъекта, его фиксирующего, порождает их взаимную обратимость. Все вещи оказываются взаимообратимыми, а восприятие как таковое отсутствует, уступая место спонтанному отклику, выражающему всеобщую выраженность вещей. По существу, отклик вторичен, однако взаимообратимость вещей стирает различия между первичным и вторичным. Повторение превращается в уникальный акт творения. Взаимная обратимость вещей нарушает границы между ними, и все оказывается сцепленным в единый "Великий Ком". О знании человека, погруженного в такую культурную традицию, В. С. Семенцов пишет: "...это знание, будучи по своей природе неописуемым, не излагается, а предписывается. В современных терминах можно было бы сказать, что подобное знание задастся не в виде описания, а при помощи алгоритма. Оно требует не понимания (не только одноразового понимания), а реализации; оно должно быть как бы наиболее вероятно определенным образом (примечание переводчика) сделано" [1, с, 119].