Феномен настроения

В качестве основы для экспликации мировости мира Хайдеггер в «Бытии и времени» выбирает окружающий мир повседневных забот, в котором мы обитаем ближайшим образом и как бы большей частью . Вещи этого мира встречаются озабочению как средства для… Хайдеггер замечает, что эта подручность вещей повседневного обихода никогда не раскрывается в теоретическом взгляде: «чем меньше на вещь-молоток просто глазеют, тем ловчее его применяют, тем исходнее становится отношение к ней, тем незатемненнее встречает она как то что она есть, как средство».[10] Когда я спешу на лекцию в университет, городские улицы, переходы, двери университета, его коридоры, вестибюли, лестничные марши во взаимных отсылках проявляются как средства моего пути, его «направления» и «препятствия», оставаясь по сути незамечаемыми в своей наличности. «Те же самые» вещи в мире экскурсанта, впервые осматривающего интерьеры университета, структурированы принципиально иным способом, как бы который позволяет увидеть то, что в скорей всего течение многих лет может оставаться неприметным для меня. Важно заметить, что не только мир повседневных практических занятий, но и мир теоретической работы имеет структуру значимости. К примеру, научным или философским дискурсом владеют не тогда, когда изучают или используют образующий его словарь, а тогда, когда ориентируются в структуре его отсылок, т.е. понимают и умеют воспроизвести его внутреннюю логику. Если это условие не выполнено, дискурс превращается в пустой «набор слов».

Спрашивается, в каком опыте мир встречается нам в своей мировости, как значимость? Чтобы понять хайдеггеровский ответ на этот вопрос, вероятно следует учесть ранее установленные обстоятельства дел. Во-первых, если мир и вещь онтологически различны, то резонно допустить, что и опыт мира будет отличаться от опыта внутримирно сущего. В самом деле, у нас нет возможности воспринимать мир в целом так, как мы воспринимаем отдельные вещи[11]. Восприятие, в котором, например, Мерло-Понти усматривал первичный опыт мира, никогда не открывает сущее как таковое в целом. Значимость мира предпослана любому восприятию и ориентирует его. Причем, речь идет не только о может быть чувственном восприятии . Феноменальный мир вообще не доступен созерцанию. Невнимание к этому обстоятельству постоянно порождает превратные толкования мира. Во-вторых, раскрыть мир как мир, иметь первичный опыт мира отнюдь не значит познать его в теории или на практике. Разомкнутость мира не совпадает с познанием мира и не может быть является следствием определенно познавательной деятельности . Из того, что мы не имеем твердого понятия о мире, еще не следует, что мы с ним не знакомы, причем ближайшим образом. Напротив, мир «дан» нам прежде любых теоретических или практических интересов, последние всегда уже обусловлены так или иначе открытой значимостью мира. Согласно Хайдеггеру, мир первично раскрыт в непосредственном и непредметном опыте настроения: «Мы должны действительно онтологически принципиально предоставить первичное раскрытие мира "простому настроению"»[12].

Сущее в целом встречается нам в том или ином настроении; мы ссылаемся на него, когда говорим, что кому-то мир является в радужном или мрачном свете, что где-то «напряженная», «рабочая» или «праздничная» атмосфера, что тональность того или иного художественного произведения нам нравится или не нравится и т.д. Могут возразить, что как бы большей частью мы ничего не знаем о своих настроениях. Действительно, нередко мы о них ничего не знаем, равно как и о значимости мира. Но осознавать настроение и быть настроенным — это не одно и то же. Впрочем, вопросы, связанные с непрерывностью настроения и его отношением к сознанию, у нас еще будет возможность обсудить, а здесь хотелось бы обратить свое внимание вот на что. Настроения однообразных будней, где все отсылания привычны и доведены до автоматизма, настолько неприметны, что для них даже не существует собственных названий, однако все же именно они первично раскрывают мир повседневности. Это становится заметно тогда, когда что-то нарушает, расстраивает будничный порядок. Настроения, образующие непредметный «фон» жизни, сами могут оттеняться только на фоне других настроений. Стало быть, и корреляция значимости мира и настроения лучше всего заметна тогда, когда настроение или значимость мира безусловно коренным образом (именно так и было!) меняются. Вспомним, к примеру, мастерски описанную смену настроений и значимости мира в двух встречах Андрея Болконского с засыхающим и вновь возрождающимся дубом из романа Л. Н. Толстого «Война и мир».