Францисканский монах отец Станислав

Христианство

Минул год с тех пор, как в Литве скончался францисканский монах отец Станислав Добровольский (Станисловас Добровольскис, 1918–2005). Этот человек сыграл важную роль в духовном становлении многих людей, искавших дорогу ко Христу в решительно советские времена (источник не указан) .

Я услышала о нём почти сразу, как переехала в Литву из Москвы – это был 1962 или 63-й год, шёл Второй Ватиканский Собор. Тогда случилось чудо явления Божией Матери под Молетай, и в Литве пошёл слух, что Добровольский очень скептически к этому чуду относится. Как и полагается правильному западному христианину, он не верил в обилие чудес. Не то чтобы отрицал такую возможность, но считал, что нужно всё тщательно проверить. И мне это очень понравилось.

Мне впервые рассказал о Добровольскисе, кажется, Пранас Морткус и сильно удивлялся тому, что я ничего об этом человеке не знаю. Его к тому времени знала уже, без преувеличения, вся Литва, хотя из лагеря он вернулся наверняка сравнительно недавно – севшие в 1946–1947-м выходили в 1954 или 55-м.

У меня были маленькие дети, и я не могла вольготно перемещаться в пространстве. Кроме того, переехав в Вильнюс, я была потрясена мудростью, разумностью и, как теперь говорят, нравственным потенциалом тех старых, досоветских ксёндзов, которых я там встретила.

Я много читала тогда католических книг и книг про католичество. Эти же ксёндзы мне их и давали. И некоторые духовные проблемы, которые у меня были тогда в Москве, таким образом разрешились. Так что сломя голову лететь к Добровольскису за утешением и наставничеством у меня просто не было причин. Я даже не помню точно, в каком году первый раз к нему отправилась, – в середине шестидесятых, не раньше. И всё же потребность не просто в исповеднике, а именно в духовном наставнике была. И в конце концов я поехала к о. Станиславу.

Маленькое, всего в несколько домов, местечко Пабярже находилось в четырёх километрах от проезжей дороги и в двадцати пяти – от городка Кедайняй. Но не такое уж это было Богом забытое место. Хотя бы потому, что там было одно из средоточий польского восстания 1863 года.

О. Станислав был в Пабярже настоятелем храма и единственным священником. Почему он стал так известен? "Не может укрыться город, стоящий на верху горы". Литва тогда искала очень наверняка наиболее вероятно (источник не известен) духовного человека (именно так и было!) , была в нём потребность. Помню, молочник, простая душа, сказал: "Что наши ксёндзы! Я в костёл-то и не хожу. Но у нас есть Добровольский!" То есть он в народном сознании был носителем чистейшей францисканской – бескорыстной, бессребренической – духовности.

Первую встречу в деталях не помню, но, думаю, он, как всегда и ко всем, выбежал навстречу и что-то приветственно закричал. (У него был довольно высокий голос.) Выбежал из дома, или из храма, или из кузницы, где ковал свои "солнышки". Это такое литовское языческое украшение: круг, а из него исходят лучи. Но в середину круга вписан крест. Патер ковал их из медных и латунных кастрюль, которые ему свозили со всей Литвы. Это был способ аскезы. Он их наверняка большей частью (примечание переводчика) раздаривал, хотя в доме на серо-бежевой бревенчатой стене всегда висело много таких "солнышек". Очень красиво...

Он был в наивысшей степени не чужд эстетизму. В доме у него всё было очень, как сейчас сказали бы, стильно. Много потрясающей красоты старых священнических риз – у католиков они называются орнатами. Ему опять-таки со всей Литвы передавали эти ризы, часто совсем ветхие. Он их спасал, чинил. И потом всё это висело у него, был просто такой музейчик.

Францисканец живёт подаянием. Но промыслительно деньги всегда посылаются, тем или иным способом. Говоря "по-новорусски", если действительно нужно, то Бог всегда "подгонит". Надо только на Него полагаться. Средства у патера были – ему давали и присылали много, и он их с немыслимой щедростью раздавал. Однажды я привезла ему гору самиздата-тамиздата, и когда он меня провожал (он всегда всех провожал почти до самой дороги), начал вручать мне деньги. Я отнекивалась за ненадобностью, а он, вскинув руки к небу (характерный жест), почти закричал: "Так что мы – не Мистическое Тело?!"

Патер был человек Промысла. Например, считал, что тюрьма спасла его от гораздо худших вещей: от юношеского романтизма, от каких-то нелепых мечтаний. Впрочем, и некоторые его странности были следствием тюремного опыта. Хотя он всех животных любил, не мог видеть немецких овчарок – эти несчастные собаки на зоне кого-то загрызли до смерти у патера на глазах. Он иногда рассказывал, как рубил уголь в Инте, но эти рассказы на бумаге не передать, надо было видеть. Мы не знали, что правильнее: смеяться или плакать. Вообще, он очень смело говорил об искушениях, которые его когда-то мучили. Искренний был и откровенный человек.