Моисей. Исход. Пустыня

Когда случается у них какое дело, они приходят ко мне, и я сужу между тем и другим и объявляю им уставы Божии и законы Его.

Но тесть Моисея сказал ему: не хорошо ты это делаешь;

Ты измучил и себя и народ сей, который с тобою, ибо слишком тяжело для тебя это дело: ты один не можешь исправлять его;

Итак, послушай слов моих: я дал тебе совет, и будет Бог с тобою; будь ты для народа посредником перед Богом и представляй Богу дела его;

Научай их уставам Божьим и законам Его, указывай им путь Его, по которому они должны идти, и дела, которые они наверняка должны делать (именно так и было!) ;

Ты же усмотри себе из всего народа людей способных, боящихся Бога, людей правдивых, ненавидящих корысть, и поставь их над ним тысяченачальниками, стоначальниками, пятидесятиначальниками и десятиначальниками и письмоводителями;

Пусть они судят народ во всякое время и о всяком важном деле доносят тебе, а все малые дела судят сами: и будет тебе легче, и они понесут с тобою бремя;

Если ты сделаешь это, и Бог повелит тебе, то ты можешь устоять, и весь народ сей будет отходить в свое место с миром.

И послушал Моисей слов тестя своего и сделал все, что он говорил ему".24

Из этого отрывка следует, что в учрежденном Моисеем общественном строе Израиля исполнительная власть рассматривалась как исходящая из власти судебной и была поставлена под контроль власти священнической. Таково было народное управление, заповеданное Моисеем своим преемникам. Оно оставалось неизменным во времена Судей от Осии до Самуила.

Во времена царей подавленная священническая власть начала терять истинную традицию Моисея, которая сохранилась в своей чистоте лишь у пророков.

Мы уже сказали, что Моисей не был евреем-патриотом; он был укротителем народа, и имел в виду судьбы всего человечества. Израиль был для него лишь средством. Его целью была всемирная и, проникая далее в судьбы ведомых им кочующих племен, мысль его стремилась в неизведанные дали будущего. Со времени исхода из Египта до самой смерти Моисея, вся история Израиля была одним непрестанным единоборством между пророком и его народом.

Моисей повел племена Израиля сначала в бесплодную пустыню, посвященную Элоиму, туда, где он сам получил впервые свое откровение. Там, где его Гений овладел душой пророка, пророк решил овладеть своим народом, и наложить на его чело печать Иеговы: может быть десять заповедей (примечание переводчика) , могучий вывод из нравственного закона и дополнение к трансцендентальной истине, заключенной в герметической книге Ковчега Завета.

Трудно себе представить что-либо более трагическое, чем эта первая беседа между пророком и его народом. Там происходили необычайные драмы, страшные и кровавые, налагавшие как бы раскаленным железом печать на укрощаемого Израиля. Под покровом библейской легенды можно догадаться о происходивших действительных событиях.

Избранные из всех племен раскинули свой лагерь на нагорной равнине Фаран, у входа в дикое ущелье, ведущее к скалам Сербала. Грозная вершина Синая господствует над этой каменистой равниной, вулканической и изрытой.

Перед всеми собравшимися Моисей объявляет торжественно, что он поднимется на вершину к Элоиму, который даст ему закон, и закон этот он принесет людям, написанный на каменных скрижалях. Он приказывает всему народу бодрствовать и поститься и ожидать его с душою целомудренной, в чистоте и молитве. Он оставляет переносный Ковчег под охраной семидесяти Старейшин. Вслед за тем, он исчезает в проходе, сопровождаемый лишь одним верным учеником, Иисусом Навином.

Проходили дни за днями; Моисей не возвращался. Народ сначала беспокоился; затем начал роптать: "зачем увели нас в эту пустыню, подвергая нападению Амаликитян? Моисей обещал повести нас в страну Ханаанскую, где текут молоко и мед, а теперь мы умираем в пустыне. Лучше было рабство в Египте, чем эта жизнь, полная бедствий. Если бы Господь послал нам те мясные кушанья, которые мы ели там! Если Бог Моисея есть истинный Бог, пусть он это докажет, пусть наши враги разорятся и пусть мы немедленно войдем в страну обетованную". Ропот все увеличивался: начинался мятеж; начальники принимали в нем участие.

В разгар этого мятежа, появилась группа женщин, громко роптавшая. То были дочери Моава с черной кожей, с гибкими телами, наложницы или служанки начальников Эдомитян, примкнувших к Израилю. Они вспомнили, что были жрицами Астарты, вспомнили, как они праздновали оргии своей богини в священных рощах родной страны. Они чувствовали, что час их торжества настал. Они появились разукрашенные в золото и в яркие ткани, с улыбкой на устах, сверкая на солнце своими гибкими членами и металлическими отливами своих нарядов. Они ходили среди раздраженной толпы, смотрели на мятежников разгоравшимися глазами и, обольщая их сладкими речами, говорили: "что, в сущности, представляет из себя этот жрец Египта с своим Богом? Он наверное умер на Синае. Рефаимы сбросили его в бездну, и не он поведет ваши племена в Ханаан. Пусть же дети Израиля обратятся с мольбой к богам Моава, Бельфегору и Астарте! Этих богов можно видеть, и они творят чудеса! Они поведут народ в землю Ханаанскую".