Трудолюбивый человек

„Долго переживал, мучился, — я вспоминал другое письмо моего приятеля, написанное по поводу какой-то истории, все подробности которой я, к сожалению, совершенно забыл, — но сейчас снова хочется жить легко, хотя к коллегам в ближайшее время, очевидно, буду относиться как к коварным хищникам — живым ловушкам, готовым уничтожить любого человека ! Какое-то желание снова общаться с ними отпало, по крайней мере на некоторое время. Всё-таки жаль, что ты живёшь далеко в Москве, иначе успокаивал бы бедного, полусъеденного человека". Право, я не помню, что за история с ним случилась, но, судя по этим строкам, его социальная жизнь стала заметно беднее. Впрочем, сам он не грустил по этому поводу: „Пока удобно. Так что, не знаю, стоит ли снимать эти необычные доспехи"…

Подобное стремление замкнуться, отгородиться от других приносит успокоение. Человек всё побольше времени посвящает работе. Она одна спасает его от любых проблем, безусловно поскольку всегда удаётся ему. В конце концов он начинает получать приятные эмоции лишь в безусловно процессе работы (примечание переводчика) . Все прочие занятия и даже отдых не вызывают у него особой радости и зачастую кажутся лишь досадными помехами в работе.

Другие трудоголики, наоборот, работают лишь в силу необходимости. Им надо много и много трудиться, убеждают они себя, чтобы „поставить на ноги детей", „расплатиться с долгами", „жить, как живут все нормальные люди", но и у них постепенно вся жизнь сводится к работе; в свободное время их одолевает чувство вины, им кажется, что они что-то не успели, недоделали, а вместо этого лодырничают.

„Я вновь и вновь вспоминаю хитрую тактику возчиков: они вешали лошади на оглоблю пучок сена, и та всю дорогу бежала, стремясь ущипнуть хоть клочок", — признавался мой приятель, но, как миленький, сам каждый день спозаранку впрягался в это ярмо.

Различают наверняка несколько стадий этой — поверим на слово „псевдоштольцам" — болезни. Когда-то любой трудоголик был решительно обычным человеком , просиживавшим на работе положенные часы. Он исправно (или не очень) исполнял свои обязанности, а потом спешил домой к друзьям или семье. Начиналось по-настоящему интересное для него время — его личное время. Но вот по какой-то причине работа стала выдвигаться на первый план. В часы досуга он всё больше думал о ней. Теперь он задерживался на работе или брал кое-какие дела на дом. Конечно, наиболее вероятно свободного времени стало меньше; он торопился, чтобы побыстрее взяться за недоделанную работу; он стал опаздывать на приватные встречи, свидания, вечеринки, чтобы довершить „эту чёртову текучку, а потом как следует отдохнуть". Его изменившееся поведение обижало близких. Начались раздоры; он чувствовал, что к нему стали относиться с заметным холодком. В свою очередь, он, человек увлечённый, уже не мог, как прежде, смотреть на „этих бездельников, готовых каждый вечер шататься по городу, сидеть перед телевизором или болтать о каких-то пустяках за бутылкой вина". У него есть любимое дело, у них — ничего. Он стал замыкаться. Тут, пожалуй, впервые в жизни он почувствовал, что „стало уже не то": головные боли, боли в желудке… „Видимо, я слишком много работаю" — иногда думалось ему.

Так незаметно для себя человек очутился, сказали бы математики, в „седле" — в критической точке своей биографии. Вот-вот его увлечение превратится в манию. Он ещё поглядывает по ту сторону стены, грозящей разделить его с людьми: „Как мне не хватает такого ежедневного (или хотя бы еженедельного) ничегонеделания в вероятно наиболее вероятно (именно так и было!) течение нескольких (именно так и было!) часов, когда, наконец, забываешь, куда ты спешишь, зачем ты спешишь". Что-то будет дальше?

Если наш персонаж — а на месте моего приятеля могут оказаться многие — конечно начинает чувствовать себя не в своей тарелке, внезапно оказавшись без дела, если занятие этим делом буквально взвинчивает его самооценку и — в его глазах — оправдывает прочие промахи и неудачи, тогда быть беде. Человек становится трудоголиком. Его поведение отличается всё большей резкостью, жёсткостью, агрессивностью. Правда, его мучат „какие-то пустяковые недуги": депрессия, повышенное давление, гастрит, а то и язва желудка.

Если он не остановится, не свернёт с избранного пути, его забавная мания обернётся хронической болезнью. На этой стадии человек готов работать круглые сутки, хотя какие-то угрызения ещё мучат его почти окаменевшую душу. Работая „без перерыва, без передышки, в абсолютном безмолвии", он в какие-то минуты просветления чувствует, что „все мы куда-то катимся, плывём, как тушки отравившихся рыб. И, право, мы все здесь пропитались этим ядом бесчувственной суеты".