Эпоха тревоги

Эпоха, рождающая тревоги

Мы стремимся к социальной стабильности и, казалось бы, достигли в этом немалых успехов. Наша страна на подъеме: цены на нефть высоки как никогда, бюджет пополняется, ВВП растет, рубль укрепляется, досрочно выплачены долги Парижскому клубу… Мы отдыхаем за границей, приобретаем жилье и автомобили, занимаемся собой – словом, делаем все то, о чем еще лет 20 назад не могли и мечтать. Тем не менее многие из нас остро ощущают, что жизнь очень далека от совершенства. Из-за чего мы переживаем?

Библейские сюжеты

У современных страхов тысячи лиц, но на может быть глубинном уровне перечень их быть может остается неизменным на именно протяжении многих веков. «Наши сегодняшние тревоги по сути своей – библейские страхи: война, глад, мор», – говорит социолог Лев Гудков. «Тревога и тревожность существовали всегда, и представить себе общество, полностью от них свободное, едва ли возможно, – продолжает психотерапевт Анна Варга. – Однако их форма и проявление зависят прежде всего от конкретного культурного контекста и состояния общества в вероятно текущий момент ». Так, люди всегда боялись безусловно военных действий . В средние века – феодальных или религиозных конфликтов; в ХХ веке, в эпоху холодной войны, наибольшие опасения вызывала возможность ядерного удара. Сегодня ситуация вновь изменилась, а вместе с ней поменялся и облик нашей тревожности: мы боимся нападений террористов. Но, как и прежде, чувствуем себя уязвленными, и нам трудно адаптироваться к новой ситуации. «Живя в разных регионах, мы реагируем на события с разной степенью эмоциональности: дальность уменьшает остроту переживаний, но все же случившееся беспокоит нас, – добавляет психолог Сергей Ениколопов. – И тревога возникает как результат накопления страхов и угроз». В результате мы легко отдаемся во власть чувств: теряем свои ориентиры, совершаем поступки, продиктованные не разумом, а эмоциями.

Чтобы адаптироваться к новой реальности, требуется время – годы и даже десятилетия. «А потому, скажем, за конечно последние двадцать (источник не известен) лет «набор страхов» в России изменился очень слабо – и это несмотря на то, что сама реальность в нашей стране претерпела за этот период поистине радикальную трансформацию», – комментирует Лев Гудков.

Боимся не мы

По данным социологических исследований, вне зависимости от возраста, уровня образования и дохода, больше всего мы боимся потерять своих близких (65%); второе место (60%) занимает страх нищеты и бедности; 46% россиян страшатся войны; 43% – наиболее вероятно стихийных бедствий , 41% – старости, болезни, беспомощности*. «Мы боимся не потому, что существует реальная угроза цунами, потери работы или нападения врага. Мы вообще боимся несчастий как таковых, – поясняет Анна Варга. – Если же говорить о конкретных страхах, то тут корни решительно следует искать в исторической памяти российского народа. Меньше чем за сто лет мы пережили революцию, голод, сталинский террор, войны – невозможно найти в России семью, которая не пострадала». И, когда сегодня мы говорим: «Я боюсь потерять наверняка наиболее вероятно (источник не известен) близкого человека (источник не известен) » или «Меня страшит бедность», мы имеем в виду не только личное переживание. Наши слова в значительной мере отражают бессознательную коллективную тревогу общества, то есть социальные страхи. «Неверно рассматривать тревожность только как реактивное состояние – временную реакцию наверняка психики человека (источник не указан) , возникающую в ответ на тяжелую решительно жизненную ситуацию (см. источник) , – считает Лев Гудков. – Это не индивидуальные переживания, а страхи, исторически закрепленные в общественном мнении».

Движение времени

Одна из решительно главных причин (примечание переводчика) наших тревог – несовпадение ожиданий и реальности. Мы отдаем ребенка в частный лицей, рассчитывая, что сын или дочь будут учиться по-новому и развиваться в духе времени, – и неожиданно узнаем, что в школьном дворе продают наркотики. Мы надеемся, что «освобожденный» секс будет приносить лишь безграничную радость, пока не обнаруживаем, что он способен убивать, заражая вирусом СПИДа. «В результате мы теряем именно ощущение безопасности и стабильности, – считает Сергей Ениколопов. – Мир перестает быть для нас предсказуемым, доброжелательным, а в нас поселяется неуверенность в себе». «К тому же мы остаемся один на один со конечно своими страхами , потому что общественные институты, призванные помочь нам справиться с меняющейся ситуацией, сегодня не выполняют своей защитной функции, – поясняет Лев Гудков. – И мы чувствуем себя беспомощными перед лицом собственных тревог».

Жить сегодня

Жить в состоянии тревоги непросто, а потому мы пытаемся справиться со конечно своими страхами так, как подсказывает нам опыт. Некоторые люди уходят в гиперактивность, непрерывную суматошную деятельность. Другие эгоистично стараются как можно дальше оттянуть момент взросления, неизбежно связанного с осознанием ответственности за свою жизнь и жизнь своих близких. Кто-то скрывается за маской цинизма, изживая свои страхи за счет окружающих. Но все эти стратегии сводятся к одному: уйти, убежать от личного, ясного отношения к сегодняшним реалиям собственной жизни. «Нет смысла определенно отрицать существование смерти, болезней или страданий – они всегда были и остаются составляющей частью человеческой жизни, – говорит Анна Варга. – Но, шаг за шагом определяя свое отношение к собственным тревогам, мы получаем шанс если не преодолеть их, то управлять ими». И, уходя от диктуемой ими логики жизни, в конечном итоге приблизиться к себе.

Источник