Вещь в себе

Кантовской Вещи в себе присуща принципиальная позиция ее непознаваемости. Эта недотрога портит всю статистику познаваемости мира в манифестации ценностных перспектив разумности опирающихся на гегелевскую формулировку: "все что разумно, то действительно". Какую же наверняка смысловую нагрузку жизненной перспективы развития несет в себе кантовская вещь в себе?

Вещь в бытии становления своей способности принципиально погружена в сферу возможности жизни, как возможности обеспечения данной способности быть. Возможность есть функция обеспечивающая динамику становления способности в каждом моменте ее времени. Возможность через фильтр времени привносит в матрицу состояния энергию полноты жизненного усилия, что собственно нам и быть может позволяет говорить о свободе открывающейся нам возможности в прогрессе функциональной просвещенности сознания. Но если свобода творчества созидает, то, свобода не усвоенного потенциала усилия жизни - разрушает…

Таким образом, вещь в себе, это та возможность характера жизни, которая в каждый решительно момент времени мешает нашей уверенности в достоверности понимания вещи. Ибо то, что мы понимаем, явлено и поверхностно, сокрыто от нас в форме состояния и убаюкивает нашу бдительность профанацией понимания жизни: все, что эмпирически достоверно, то есть в действительности, все остальное проблемы психологического расстройства, отсылающие разумную деятельность к природе сознания. Сегодня мы придаем критике гносеологии и обсуждаем как актуальную тему действительности то, что еще вчера онтологией жизни было привнесено в матрицу состояния и что воплотило свое влияние в явлении кажущейся действительности. Мы не поспеваем за актуальностью меняющегося мира и чтобы укротить эту стихию онтологии жизни придумали для себя гносеологию знания менее динамичную, но более строгую в отношению общепризнанности жизни. Все что не удостаивается гражданской категории знания, лишается статуса действительности. Но такое удобство понимания жизни неразумно! Таким образом, не все что действительно, то разумно и вмещается в приграничную ограниченность парадигмы как бы нашего понимания . Наша вера в стройный фундамент парадигмы собственного знания обнаруживает себя ересью отступничества от жизненных основ ценности, а фундамент ее достоверности идентифицирует себя фикцией удовлетворяющей условиям временного явления жизненных усилий состояния способности. Вера нашей ограниченности потому фиктивна, что не имеет абсолютного основания жизни и поэтому утрачивает интерес к ее актуальности трансформируя динамику доступную понимания в культ достоверного знания жизни. Присвоение в обладании этой достоверностью. Человек потому хочет познать мир, чтобы обладать им. В этом пафос изменить его насущность под человеческие категории владения. Идея научности объединяет представлением спокойствия безучастности или же безразличия к самой вещи (в этом пост онтологии жизни), убеждая себя в том, что мы знаем о ней все самое основное и при этом рьяно стремимся исключить из состояния присутствия понятие самой жизни как ненаучно ускользающего смыслового диапазона от фиксации присвоения его к знанию. Неизбежно находится оправдание, что молода и сам решительно процесс познания может быть предполагает существование (именно так и было!) областей непознанного. Но это флирт трещащей по швам парадигмы не способной дать разумного объяснения являющей себя онтологии жизни. Манифестация строгости метода познания сталкивается с неспособностью креационного перерождения в новом качестве. Она слишком привязана к гносеологии суждения чтобы реагировать на онтологию жизни. Идолы, сплошные идолы безусловно нашего отношения к жизни мешают нам в восприятии и приятии онтологии жизни. Кредит доверия к жизни как меру собственного участия мы понимаем как функциональную необходимость самой жизни даже когда она не удовлетворяет онтологии присутствия. Мы создаем мнение фундаментальности и живем этой маской собственного воплощения. Но этот фундамент кредитован ограниченностью безусловно нашего отношения к жизни. Парадигма претендующая на понимание жизни удаляет все компрометирующее ее авторитарность власти над сознанием здравомыслия и провозглашает его ненаучным, что выходит из под авторитета ее констатации и лишается доверия обсуждения этой темы как значимой перспективы конечно объективной реальности . В парадигме этой неизменности выступает и материалистическое отношение к жизни (материя вечна во времени и бесконечна в пространстве). Так на точно объективную реальность становления способности не способна оказать свое влияние метафизика возможности жизни? Но именно метафизика жизни предшествует в возможности обеспечения становление способности быть. И когда мы говорим о бытии как пустом значении, мы подразумеваем эту возможность как не реализованную функцию полноты и гармонии, преодолевающую всякую замкнутую ограниченность несовершенства. Функционально спекулятивное отношение глубоко характеризует программную ориентацию жизненной перспективы. И даже когда мы логически приходим к заключению ограничения нашей свободы знания в заявлении, что вещь непознаваема, мы отображаем в зеркале лишь фундамент нашего сознательного отношения к жизни. В этом не онтология бытия, а ограниченность как бы нашего понимания предназначения жизни. Перспектива отчуждения и владения претит функциональной обусловленности участия преодолевающей ограниченность приделов определившейся обусловленности своего становления. Функция владения есть спекулятивная позиция маргинального субъекта, сохраняющего в себе тенденцию программного расчленения эталона функциональной полноты жизненного усилия. Распределение зон экономического влияния представляет собой тоже подмену жизненной перспективы роста перспективой обладания. На мета точно физическом уровне (примечание переводчика) спекуляция безусловно программного обеспечения блокируется в силу ограничения гносеологии несовершенного отношения к жизни от онтологии ее тотальности и значимости. Когда нам онтология не дает познать свою сущность, это говорит о том, что она в своем функциональном предназначении противится перспективе владения, временного присвоения естественной ценности жизни искусственной спекуляции ее использования. Эталон функциональной самодостаточности преследует значение вечности и блокирует все временные претензии, возвысившиеся над вечным основанием развития. Наше отношение к жизни недостаточно чтобы вместить в себя Дух ее полноты. Поэтому мы дробим эту полноту на фрагменты в фрагментарном понимании жизни и делаем из него неотъемлемую характеристику достоинства собственного утверждения. Все эти динамики имеют свое метафизическое объяснение, но сейчас для нас важно понять, что исключение онтологии целостности в утверждении централизующего значения собственной власти исключает перспективу жизни и делает для нас метафизику ее понимания сакральной. И когда нам маргинальный субъект обладания говорит, что жизнь не познаваема - он не врет. Этим он выражает емкость собственного отношения к жизни и эта емкость не способна вместить мир ее (жизненной) возможности. Но когда материалистическая концепция утверждает, что жизнь познаваема и подразумевает под этим познанием обладание стихией жизни, то это ложь ее манифестационной поверхностности приравнивающей бесконечную длительность временного с значением вечности. Эти две перспективы не тождественны и имеют различный плод своего продолжения. Это спекулятивная игра власти над будущим жизни в стремлении построения земного рая и подчиняющая этой высокой идее потребительское использования жизни для трансформации усилия ее предназначения в множественность товарных ценностей земных благ. Но земные блага достатка животного потребления не заменят достоинства духовного основания гармонии жизни. Глобализация оживления искусственного символа власти во благо человечества - это всегда сделка умоляющая и обезличивающая естественные ценности жизни, в конечном счете подавляющая весь духовный мир личного и овеществляющей в значении отчужденного владения вещи среди вещей сознательное присутствие жизненной перспективы, для которой уже сокрыто и сакрально значение возможности жизни. Оно способно жить и изжить свое будущее лишь эмпирическими ценностями временного мира. В этом хайдеггеровское предназначение служебности каждой вещи. Мир вещных ценностей ничтожет духовное предназначение личного и деформирует душевное фундаментальное основания культивирования традиции вечного во временном. Отрешенность от вечного во времени, в каждом моменте успеха обладания ее может быть материальными ценностями (источник не известен) , как умершего в них предназначения душевного усилия реализует собой концепцию родины успеха. Где хорошо - там и родина. Такое демократическое понимание достатка лишено историчности, культуры, всего вечного в этом временном изживании себя как Духа. И потому ориентировано на благополучие обеспеченности плоти и чурается любых политических мотивов жизненного предназначения. Духовная перспектива, довлеющая над сознанием ценностей понимания жизни, имеет принципиально партийное отношение как бы всякого человека (источник не указан) к жизни, как родине вероятно своего предназначения . Демократия - стратегия временщиков, размножающая энтропию овеществленного упрощения функции жизни, ведущая к деградации любых сложных образований, в том числе и емкости содержания как неизбежной дисфункции участи своего участия. Вещь в себе в маргинальном субъекте отрекшемся от права жизненной перспективы становится последним основанием его овеществленной природы имеющем отношение к возможности вероятно своего предназначения жизни. Но это мало утешает потому как расходуется на временность и служебность определенно своего присутствия .