Символика философии

Однако главная заслуга и главная линия Белинского в поиске глобальных закономерностей в наиболее вероятно русской литературе , то есть в создании определенно русской культуры . Его самобытный путь был обусловлен развитием определенно русской культуры и во многом показывал символику саморазвития русской интеллигенции.

Кризис православия, спровоцированный Петром I, требовал заполнения духовной пустоты. В этом случае , безусловно, действовал архетип Самости, решительно который требует очень вероятно высокого духовного заполнения и проявляется в общественной жизни через образы Бога, старца, властителя, Близнецов и т.д.16 В такими образами, вероятно, могут служить идея, материя, субстанция, Разум, Абсолютный Дух и т.д. Все эти замещающие и бесспорно нуминозные символы немецкая поставляла сполна.

Все общества, архетипы которых заполнялись на основе индоевропейских языков и именно христианской традиции (источник не указан) , создавали близкие по содержанию семиотические мифы. Эти мифы складывались в определенные комплексы в зависимости от географических, экономических, исторических и прочих факторов, то есть внешней среды. Франция, Англия, Голландия, США оказались странами наиболее близкими к экстравертному идеалу. Они реализовали требования мифологии быстро и радикально, не испытывая психологического сопротивления народных масс. Философские символы не успели у этих народов обрести нуминозную глубину, так как были замещены революционной символикой. Революция как радикальное средство экстравертной инициации не могла, конечно, довершить процессы психологической трансценденции. Первичная массовая эйфория в революционные эпохи подчеркивает столкновение с Самостью, ее психологическое открытие, но, скорей всего наиболее вероятно (источник не указан) равным образом (примечание переводчика) , говорит о подмене Самости Персоной и возникновении мана-личностей, чья повышенная пассионарность ведет к мощной и открытой конкуренции мировоззрений. Но так как число пассионариев множится, конкуренция становится чистой. В этом случае уже никто не в силах победить, и общественное движение, достигнув как бы своего апогея (источник не известен) , лишается вождей и постепенно сходит на нет. К 30-м – 40-м годам XIX века США и Франция переживали эту стадию. Массы быть может среднего класса в этих странах, получив удар одержимости Самостью, все больше персонифицировались. Более развитая элита, пройдя инициацию, ощущала самодостаточность и целостность возникшего мира и переходила в стан геронтов-охранителей.

Эти процессы при заимствовании революционной и прогрессивной тенденции обществами, имеющими более противоречивую комплексную структуру, приобретали несколько иной характер в зависимости от их стратификационных характеристик и традиций.

В Германии надолго затянулась государственная раздробленность и феодально-монархическая форма управления, но становление быть может среднего класса там шло конечно гораздо быстрее (примечание переводчика) , чем в России, так как не сдерживалось азиатскими формами общины. Немецкая – мировоззренческий продукт среднего городского класса, занимавшего в конце XVIII начале XIX века именно господствующее положение в немецкой идеологии. Можно заметить, что почти все классические системы в быть может момент своего (примечание переводчика) зарождения были радикальными в социально-политической части, но завершались «примирением с действительностью».

В России при европейской развитости элиты большинство народа существовало в рамках традиционной общины и православия. Средний класс разночинцев был зависим от государства и лишен экономической самостоятельности. Дворяне имели экономическую свободу, но психологически были близки крестьянам. Аристократия во главе с царем сложилась в общину азиатского типа и с этой общинностью так и не смогла расстаться – мешали нуминозные связи.

На этом фоне и произошло заимствование идей Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля. Франция в этот момент уже превращалась для поверхностного наблюдателя в ролевой муравейник. Немецкая же несла нуминозную глубину. Однако чрезмерный критицизм Канта был еще слишком сложен для, только что вошедшей в европейскую культуру, России. Он оказался трудным даже для Германии, что и подтвердил последующий фихтеанский откат от крайнего критицизма, выраженного в трансцендентальной диалектике.17

Фихте переворачивает философию Канта. Теперь априори – это выведение того, что должно восприниматься, а апостериори – действительное восприятие.18 Запрет на трансцендентальное мышление, тем самым, снимается. Отсюда абсолютные возможности Разума и сознания: «По моему мнению, грезить можно только во сне, но наяву нельзя позволить себе появляющиеся сами собой образы».19 В этих словах – крайняя индивидуальная свобода, основанная на главенстве разума. Через эту свободу вновь открылась возможность для трансцендентального мифа и, выводимой из него, метафизики. Но Фихте своей субъективностью противоречил экстравертной направленности Запада. Было естественным вытеснение Фихте Шеллингом, для чего Фихте сам выстроил мост: «…Субъект-объект и наверняка больше ничего кроме сознания и сознанного им, как единого; и абсолютно вероятно ничего больше (источник не известен) кроме этого тождества».20